Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж
по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его за окно. Он меня морил голодом
по целым
дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к нему:
«Не выдай!
Будь заступником!»
— В чем
дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости,
по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай, барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
По осени у старого
Какая-то глубокая
На шее рана сделалась,
Он трудно умирал:
Сто
дней не
ел; хирел да сох,
Сам над собой подтрунивал:
— Не правда ли, Матренушка,
На комара корёжского
Костлявый я похож?
Идем
по делу важному:
У нас забота
есть,
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
А
был другой — допытывал,
На сколько в
день сработаешь,
По малу ли,
по многу ли
Кусков пихаешь в рот?
«Мы люди чужестранные,
Давно,
по делу важному,
Домишки мы покинули,
У нас забота
есть…
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды...
В
день смерти князя старого
Крестьяне не предвидели,
Что не луга поемные,
А тяжбу наживут.
И,
выпив по стаканчику,
Первей всего заспорили:
Как им с лугами
быть?
На радости целуются,
Друг дружке обещаются
Вперед не драться зря,
А с толком
дело спорное
По разуму, по-божески,
На чести повести —
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда
делу спорному
Решенья не найдут,
Покуда не доведают
Как ни на
есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Один только раз он выражается так:"Много
было от него порчи женам и
девам глуповским", и этим как будто дает понять, что, и
по его мнению, все-таки
было бы лучше, если б порчи не
было.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления.
Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг,
по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел
по стопам своего знаменитого предшественника.
И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз головой с раската! Но так как будочники
были строгие, то
дело порядка оттянулось, и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись
по домам.
Был, после начала возмущения,
день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги
были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не
по себе, так как о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху ни духу. Они слонялись
по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое
дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на
дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как
по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Слава о его путешествиях росла не
по дням, а
по часам, и так как
день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным.
Конечно, с первого взгляда может показаться странным, что Бородавкин девять
дней сряду кружит
по выгону; но не должно забывать, во-первых, что ему незачем
было торопиться, так как можно
было заранее предсказать, что предприятие его во всяком случае окончится успехом, и, во-вторых, что всякий администратор охотно прибегает к эволюциям, дабы поразить воображение обывателей.
Солнышко-то и само
по себе так стояло, что должно
было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому
делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него
был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый
день с раннего утра он отправлялся в поход
по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его
было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Дома он через минуту уже решил
дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига
были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не
было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы то ни
было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле
было прочнее его.
Начались справки, какие меры
были употреблены Двоекуровым, чтобы достигнуть успеха в затеянном
деле, но так как архивные
дела,
по обыкновению, оказались сгоревшими (а
быть может, и умышленно уничтоженными), то пришлось удовольствоваться изустными преданиями и рассказами.
Хотя,
по первоначальному проекту Угрюм-Бурчеева, праздники должны
были отличаться от будней только тем, что в эти
дни жителям вместо работ предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но на этот раз бдительный градоначальник оплошал.
— Я даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, — что бы я такое наделал и как
были бы сии люди против нынешнего благополучнее, если б мне хотя
по одному закону в
день издавать предоставлено
было!
Другой пример случился при Микаладзе, который хотя
был сам либерал, но,
по страстности своей натуры, а также
по новости
дела, не всегда мог воздерживаться от заушений.
С тяжелою думой разбрелись глуповцы
по своим домам, и не
было слышно в тот
день на улицах ни смеху, ни песен, ни говору.
Как бы то ни
было, но деятельность Двоекурова в Глупове
была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он
был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное
дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
— Знаю я, — говорил он
по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то
был куриный хлев, разом не завершается!
По времени выполним и остальное достолюбезное нам
дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
На пятый
день отправились обратно в Навозную слободу и
по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый
день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох
был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали
дела средние, то
есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только
были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых,
по библейскому преданию,
были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Но Прыщ
был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился следовать
по избранному пути. Прекратив все
дела, он ходил
по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся в то время в заточении.
В речи, сказанной
по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной веры в правоту защищаемого
дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он,
по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам
по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот
будет володеть вами.
Был,
по возмущении, уже
день шестый.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские
дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт,
по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
—
По делом за то, что всё это
было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне
дело было до чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Через неделю. Ответ же ваш о том, принимаете ли вы на себя ходатайство
по этому
делу и на каких условиях, вы
будете так добры, сообщите мне.
Это выражение в лице предводителя
было особенно трогательно Левину, потому что вчера только он
по делу опеки
был у него дома и видел его во всем величии доброго и семейного человека.
Если б Левин мог понять, как он понимал, почему подходить к кассе на железной дороге нельзя иначе, как становясь в ряд, ему бы не
было обидно и досадно; но в препятствиях, которые он встречал
по делу, никто не мог объяснить ему, для чего они существуют.
Теперь, когда лошади нужны
были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это
было затруднительно для Левина, но
по долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку,
были для нее очень важны; а денежные
дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.
Кроме того, тотчас же
по нескольким словам Дарья Александровна поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью
было дело необычайное.
День скачек
был очень занятой
день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье
дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых
будет весь Двор и на которых ему надо
быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот
день ему нужно
было передать жене к пятнадцатому числу,
по заведенному порядку, на расход деньги.
— Да что ж!
По нашему до Петрова
дня подождать. А вы раньше всегда косите. Что ж, Бог даст, травы добрые. Скотине простор
будет.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него
были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог
быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это
было ему, ему
было завидно.
Так что
по тому, как он повел
дела,
было ясно, что он не расстроил, а увеличил свое состояние.
Был ясный морозный
день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и
по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось,
были разубраны в новые торжественные ризы.
Сереже
было слишком весело, слишком всё
было счастливо, чтоб он мог не поделиться со своим другом швейцаром еще семейною радостью, про которую он узнал на гулянье в Летнем Саду от племянницы графини Лидии Ивановны. Радость эта особенно важна казалась ему
по совпадению с радостью чиновника и своей радостью о том, что принесли игрушки. Сереже казалось, что нынче такой
день, в который все должны
быть рады и веселы.
Левин
был в Кашине уже шестой
день, посещая каждый
день собрание и хлопоча
по делу сестры, которое всё не ладилось.
Для чего этим трем барышням нужно
было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках
были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно
было ходить
по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение
по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни
были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому
делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
«Ведь всё это
было и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А в самом
деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги
по христианству и добродетели».
Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он не вполне сочувствовал,
по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности и потому, когда он не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его
было смягчено признанием необходимости ошибок и возможности исправления в каждом
деле.